Дмитрий Ружников "Созвездие Человека"

Народная	(Провожал друзей, провожал...)
Покидая Дивноморск	(От кого ты бежишь на юга...)
Мираж в морозном небе	(Свежо стоять, сметая снег с ограды...)
Александру Межирову	(Живущий временно под нёбом циферблата...)
Созвездие Человека	(Душа велика для тела...)
В альбом Весны	(Спи, хорошая...)
Противостояние	(Обыскался причин в непонятном оскале...)
Письмо с войны	(Стежки травы на синем одеяле...)
Загадка ветреного сада	(Идя домой из ветреного сада...)
Рыболов	(Льдом укрылась, и нет Ангары...)
В парке Парижской Коммуны	(Из настоящего в грядущее летят...)
Сентиментальный свет	(Лиловый воздух освещал собой...)

Припев:
Не беда, не беда, звезды смотрят в водоем.
Не беда, не беда, помнить будем - не помрем.

Одного - по чисту полю,
А другого - по реке,
Ну а третьего - на волю,
Ой да с крестиком в руке.

Припев.

Лебедем чинно движется время,
А вчера диким стадом несло.
Господи, не оставь, сжалься над теми,
Кого это время уже вознесло.

Припев.

Провожал друзей, провожал,
Да вдруг понял, что не удержал.
Ветром сизым, легким бризом
Ох, унесло да по трем дорожкам.

Припев.

Казалось тогда,
Что и космос какой-то двоякий,
Я тоже звезда,
И я тоже сверкаю во мраке
(Иван Елагин)

За тленьем дыма видеть караваны,
в дрожащем воздухе размытые совсем,
сверяющие путь от самого Ливана
по Млечной полосе.

Пустыня, зная их свободу, не мешает
под разворотом ночи жечь костры.
И сна, конечно же, их тоже не лишает,
качнув шатры.

Земля, горящая над ледяной Вселенной, -
из рук вон уходящая. Сквозь пальцы
пришли мы в этот мир бесследный,
твои скитальцы.

Душа кочевника единственна на сотни
оседлых городов, она - боса.
Не ждут пристанища в волнистом горизонте
её глаза.

Внутри засыпанных мечетей, среди лестниц,
в песок ведущих или в небеса,
услышит их затерянные песни
одна звезда.

Ну, вот и всё: черна ограда, шаг скрипящий,
домов бревенчатых плетеные корзины,
лишь колокольня - словно голосящий
рот муэдзина.

Взметнуться шторы вслед за дуновеньем,
и у крыльца одушевлённые цветы
обронят фразы лепестков на обрамленье
счастливых дней, не знавших пустоты.

А кто мог знать..."Мы будем жить на свете,
иль на свету, иль в темноте кромешной...",
но кто-то издали заметит нас, заметит
бегущих наугад по полосе прибрежной.

И этот "кто-то" будет очень кстати
стоять от наших ощущений в отдаленьи,
людским вниманьем обделённый наблюдатель,
над словом Жизнь стоящий удареньем.

Окрикни странный бег, извне, из Зодиака,
тогда я прислонюсь к орешнику и вновь,
мои ресницы слитые от влаги,
порвёт мураш, сползающий на бровь.

Хотя постой... куда не кинься вскачь,
не остановишься, хоть потеряй сознанье.
Приходит час и покидает грач
свою страну, шепча её названье.

Взор огибал пределы,
коим белья не сшить.
Если душа вне тлена -
тело внутри души.

Нам скучно бояться смерти,
навеки крадущей нас,
пускай заселяют дети
оставленный ею Парнас.

Она интервал в биеньи
сердца и колоколов.
Однажды столкнувшись с нею,
ты тоже станешь таков.

Пускай под мостами безмолвно
тьма осязает венок,
покуда уставшие волны
не бросят его у ног,

жертвой у ног Океана,
за ним лишь один беспредел,
за ним облака Магеллана,
как отсветы мыслей и дел.

Но глядя на жизнь издалече,
махнув ей вослед рукой,
ты, потеряв дар речи,
не обретёшь покой.

Так что ори над устьем,
даже немой ори.
Может тебя и впустят,
но не задержат внутри.

И скажу еще, чтоб поверила:
Только любящим грусти временны,
За спиной весна, пусть изменчива
К нам была она, плакать нечего.
Спи, надышено в окна ангелом,
Свет колышится над оврагами.

Глядя в белизну потолка, я сам
Будто бы уснул, но не видел сна.
Думал в тишине - мы оправданы,
Наши души - не дым от ладана,
Зрящий в куполе царство Божие.
Мы запутались. Спи, хорошая.
Всё, что прожито, как и прежде,
Перемножится на надежду.

Только луч сползет на твою щеку,
Ты одобришь всё на своем веку.
Всё что прожито, как и прежде,
Перемножится на надежду.

Горела лампа из последних сил,
в мерцанье превращая керосин,
скользил мотыль, как приведенье, по палатке,
и думал он, наверное, украдкой -
я для него той лампы не гасил.

Нет сна - когда доходит не спеша
по речке музыка, уносится душа,
как непонятный чей-то отголосок.
Созвездья вылетают из трубы,
вплетаются в холодные клубы,
но проступает твой набросок.

Здесь, оглушенный смертью и распят,
по рации не вызовешь тебя,
не крикнешь против ветра, ветра, ветра...
Лишь двери прочь вытягивают мысли,
зависшие на дымном коромысле,
а треск наушников звучит как фетва.

О поездах, о расстояниях забудь -
шептал рассвет, и ты когда-нибудь
прошепчешь это трубке слово в слово,
когда-нибудь позволишь ты слезе
дойти до подбородка и, присев,
о поездах и расставаньях вспомнишь снова...

Кого призвать за одинокое твоё
сердцебиение к раскаянью, к ответу?
Кого угодно, да хоть строчку эту,
совместно с автором, что так её поёт.

С тем ветром ты вбегаешь в переулок,
где в августе листвы невпроворот,
где голос приглушен, а шелест гулок
и чайка реет над лицом, разинув рот.

Кофейня сонная зевает под навесом,
распространяя только дым и голоса
в твою квартиру, где охваченная креслом
ты смотришь на себя, закрыв глаза.

Когда стемнеет, переулком этим
пройдёт к вокзалу будущий отец
твоих детей, но ведает, заметим,
о том событии пока один творец.

Так может книга вызвать состоянье,
когда глаза читают, а ты сам
витаешь от себя на расстояньи -
не описать, не то что осознать.

Но где-то там не думаешь о жизни,
не окружаешь на календаре
её шифровки. Только на ужимки
теперь она способна. У полей

стоишь ли, парком бродишь,
рассматриваешь небо - не болит
душа, не мучается вроде...
Сгорает прошлое, сгорает как болид.

И станет свет, качаемый волнами,
напоминать причудливый орнамент,
такой, что невдомёк Луне.
Нахлынет лес к белеющим дорогам,
не помнящим разбоя, слава Богу,
не ведшим на погосты и к войне.

Прилив, какая там безбрежность,
клочка земли и бездны смежность.
Огонь ли, тленье? Искры светляков,
влекомых дуновением колодцев,
баркас, а с ним как рыба-лоцман
ютится шлюпка во спасенье моряков.

Однажды лето пнёт корзину листопада,
рассыпав строфы, смятые когда-то
желаньем лучшего и поиском средин.
Вернётся свет сентиментальный восвояси,
мечтая вечером упасть на комья грязи,
но не покинет до весны картин.