Андрей Земсков "Бездорожье"

***	(Затухает Свет и Затихают Звуки...)
***	(Сожженный Мост над Высохшей Рекой...)
***	(Под Утро Свечной Светлячок Зачах...)
***	(Долгой Жизни не Завидуя...)
Прокаженная Церковь	(Прокаженная Церковь на Заброшенном Небе...)
***	(Блуждает по Времени Призрак Тирана...)
Царский поезд	(Упаси Нас, Всевышний...)
***	(Мне не Дает Покоя Мой Язык...)
***	(Светлее Посоха Святого Симеона...)
Мальчик со Шпагой	(Легион не Сбивается с Шага...)
***	(Красной Краской на Белом Листе...)
***	(Одиночество под Руку Шепчет...)
***	(В путь!..)
Дорожное	(У Последнего Разъезда...)
***	(Куда б Тебя Попутный Ветер не Занес...)
Памяти А.А.Галича	(Все Мы - Люди Дороги...)
Бездорожье	(Все Мы Тащимся Понемногу...)
***	(В Бездонность...)
***	(Пахнет Сирая Осень Сырою Осиной...)
***	(Привет, Поэт!..)
***	(Куда Нам, Грешным, до Олимпа...)
Памяти М. И. Цветаевой	(В Платье Лилового Ситца...)
Реквием Серебряному Веку	(Колба Времени Треснула...)
***	(В Словесной Увязая Скверне...)
***	(Едва Лишь Глянца Книжки Мандельштама...)
Сонет	(Отравлен Фосфором Январь...)
***	(Рождественский Сумрак в Каминной Золе...)
***	(Увы, уже Оригиналы...)
***	(Как в Старый Дом, Войди в Свою Печаль...)
***	(Время Вышло из Круга, - и Тень...)
***	(Ободрана с Дикой Души Оболочка...)

За спиною километры, версты, мили
Долго тянутся бурлацкой бечевой.
Горстка пепла от всего, что мы любили,
Пыль дорожная - и больше ничего

Не осталось от потерянного ада,
А заветный рай пока не обретен.
И звучит разлук бессонная соната
Под жужжанье сотен острых веретен,

Расплетающих кудель рожденной в спорах
Смутной истины, что выдана за суть.
Жребий брошен наугад, как факел в порох,
И судья-судьба кричит: "Не обессудь!"

Лежит печать безмолвия окрест,
На берегах густой туман не тает.
Лишь там, где на холме чернеет крест,
Под вечер кто-то свечку зажигает.

Хотя четверть века у нас за спиной,
А над головой - четверть неба,
Мы словно вчера в этот мир с тобой
Явились, - и все так нелепо
Вокруг... Только в клетке окна восход
Трепещет, как Синяя Птица.
Еще одну ночь мы пустили в расход -
И что же? Пора расходиться?

Прокукуй кукушкой позднею
Да залейся соловьем.
Мы с тобою этой осенью
На двоих гнездо совьем

Из обрывков лета жаркого,
Из закатной полосы,
Из всего, чего не жалко вам,
Заболоцкие Столбцы.

И тогда, быть может, снова мы -
Пожелтевшая листва -
Ветром с дерева не сорваны,
Доживем до Рождества.

Прокаженная церковь -
Сельский клуб у дороги.
Отлученные боги
Да в подвале вода...
Все - о войнах, о ценах
На солдат и на порох.
А ей пропасть да не скоро
Возвернуться сюда.

Прокаженная церковь
На пределе, на грани.
Подорожник на ране -
Как обрез в образа.
Вместо паперти - сцена
Для веселого лада.
Только из-под оклада
Покатились глаза...

Как же быть ей? - ответа
Ниоткуда не слышно.
Вроде солнышко вышло,
А в округе темно.
Вот и песня допета.
В небе звездочки тонут,
Опускаются в омут
Да на самое дно...

Не в степи немые, а дальше и дольше,
Чем пламя, пробившее брешь
В ночи беспросветной. На Красную площадь
Вступает их черный кортеж...

-1-

Упаси нас, Всевышний, от смутной печали,
От тяжелого рока и долгого срока!..
Вот уж царскую тройку дугой повенчали,
На пока что никто не скомандовал: "Трогай!"

Между тем опускается признанный гений
Со спокойной душой в полумрак беспокойства.
Там осудят его за растрату мгновений
Вдохновенья на собственной славы устройство

В захудалой харчевне, где кутят бродяги,
Что не помнят родства и не веруют в Бока.
Вот ввалился фельдъегерь без шапки и шпаги:
"Отчего ж государь не командует "Трогай!"?

Отчего же не поднят шлагбаум, а в поле
У заставы маячат казачьи разъезды?
Вдруг в последний момент заартачатся кони,
Будет поздно, и поезд не тронется с места!

Здесь, должно быть, измена: царя подменили!
А не то бы давно он десницею строгай
Поднял всех, залежавшихся в общей могиле
Этой проклятой жизни, скомандовав "Трогай!"

-2-

Он-то знает, куда - шагом, рысью, галопом -
Нас послать: для того в нем умища палата.
Если ж он порешит порешить нас всех скопом, -
Значит, так ему надо! И нам - так и надо!..

Тут подвыпивший гений фельдъегерю - в пояс:
"Благодарствую, но со слепцами в артели
Нет охоты плестись: отправляется поезд
В преисподнюю прямо, чтоб все там сгорели!

Я в харчевню вечор, как ударил морозец,
Заглянул, - и под ром в кабинете закрытом
Было мне откровенье, что наш венценосец
Продал душу свою "консультанту с копытом".

И сейчас договор заключают партнеры,
Оттого и с отъездом задержка случилась."
Гений смолк. Стало слышно, как звякают шпоры
В полутемных сенях. Дверь немедля открылась, -

И державный седок снизошел по ступеням,
Сел в кибитку, публично к святым за подмогой
Обратясь, осенил себя крестным знаменьем,
Запахнулся в тулуп и скомандовал: "Трогай!"

Вдалеке от друзей, по соседству с врагами
Мы живем наудачу, играем в орлянку.
Плотно втоптана в грязь наша честь сапогами,
Наши пиршества больше походят на пъянку.

И пока кто-то свыше не спустит бумагу,
Не укажет рукой, не скомандует "Трогай!",
Ни назад, ни вперед мы не делаем шагу,
Лишь пустоты души заполняем тревогой...

Как юный князь отрядом Кончака.
Захвачен половецкой пляской ветра
Мой слабый голос посреди степей.
Колючей, как небритая щека,
Шинелью укрывая километры,
Ложится снег... Поди срядись теперь

С пургой-торговкой! С путников она
Семь шкур дерет, проклятая старуха,
За путь до постоялого двора,
Где (безразлично - мир или война
В округе) камелек и медовуха
Бродяжьи души греют до утра.

Там в полутьме сидит на досках нар
С гитарой беглый каторжник Хлопуша,
Горланит про охоту на волков,
Вздувая жилы. И клубится пар
С порога внутрь, когда его послушать
Незримо входит троица волхвов.

Сердца галактик разрываются на части.
Весь мир - театр, хотя не каждый в нем - актер.
Указы свыше шлет небесное начальство
И подчиненных вызывает на ковер.

Народы ждут решений сходки (слета, съезда),
Зевая с тайною надеждой на отбой...
А ты, приятель, снова куришь у подъезда,
Где десять лет назад поцеловал пробой.

Окстись, приятель, - это было несерьезно,
Хотя ушла она действительно всерьез.
Но ты все куришь и сквозь дым глядишь на звезды,
Когда никто уже не замечает звезд.

Владиславу Крапивину

Сопредельности солнечных граней
Разошлись на крутом вираже.
Подорожник, приложенный к ране,
Не спасает от смерти уже.

Брось клинок свой, покуда не поздно, -
Никому не страшна его сталь.
Ты же видел, как в городе Грозном
Струи пламени рвали асфальт,

Как в Афгане внезапной атакой
Шурави выжгли мирный кишлак.
Что ты скажешь, мальчишка со шпагой,
Генералам без чести и шпаг?

Он дрожит на ветру от озноба:
"Да, оружье такое старо.
На, когда в мире властвует злоба,
Кто-то должен стоять за Добро.

Пусть перо расплевалось с бумагой,
А театр перестроился в тир,
Кто-то - с кистью, с гитарой, со шпагой -
Все же должен спасать этот мир!"

Красной краской на белом листе
Знак поставили перья-ножи.
Каково тебе, брат во Христе,-
Поделись, расскажи.

Или душу тебе оплевал
Кто-то близкий со зла, сгоряча ль?
Или просто ее оплела
Паутина-печаль?

Я пойму твой нескладный рассказ:
От людей, от себя, наконец,
Я ведь тоже срывался не раз,
Я такой же беглец.

Все надеясь - авось повезет,
Спотыкался - и сам был не рад.
Так что ты ничего наперед
На загадывай, брат.

Вдалеке розовеет рассвет.
Скольких он не застанет в живых...
Чьи-то кони шагают след в след
По стопам тишины,

И заснеженный тянется тракт
В те края, где без нас хорошо.
Что же ты пригорюнился, брат? -
Выпьем на посошок!

Одиночество под руку шепчет: "Налей,
Позабудь обо всем, погоди, - не
Время в путь собираться, что века длинней,
Но короче смычка Паганини."

В одиночестве трудно дожить до утра,
Не задавшись вопросом - зачем я
Приручаю слова, что при встрече пера
И бумаги теряют значенья?..

В путь! Раздумывать нелепо:
Или пан, или пропал.
Ждет меня седьмое небо,
Ждет меня девятый вал.

Сохнуть, словно старой бочке,
Не пристало кораблю.
Коль не слезу с мертвой точки,
Влезу в мертвую петлю.

У последнего разъезда,
Ветки железнодорожной
Огонек мигнул, качаясь у состава на хвосте.
Вот мое святое место -
У плацкартного окошка,
С дымовым коктейлем тамбур да казенная постель.

По бессоннице собрата
Я в попутчике узнаю.
Ах, вагон семидесятых, недозволенные сны!..
Отпусти меня обратно
К моему больному краю,
Край земли и океана, край обломанной луны!

Пусть колесная морзянка
Известит родных и близких:
Не скучайте, мол, отчалил от отчаянной хандры, -
В городах теперь, мол, зябко,
Там дома, как обелиски,
А в дороге - степь ночная да цыганские костры

За моим окном плацкартным.
И по радио Митяев,
Как обычно, под гитару в унисон с попсой поет.
Дембеля играют в карты.
Тепловозик еле тянет,
Где еще совсем недавно паровоз летел вперед...

Куда б тебя попутный ветер не занес,
Куда бы груз неясных дум не вез ты,
По наковальням рельсов молоты колес
Стучат, стучат, выковывая версты.

И ты их стуку целый век внимать готов,
Не уставая вечно удивляться
В пути глазищам именитых городов
И кротким взглядам безымянных станций.

Все мы - люди дороги,
Все мы - певчие птицы,
Позабытые строки
С пожелтевшей страницы.
Нам сжигает ресницы
"Ca ira" санкюлота.
Все мы - пешие птицы
В ожиданье полета.

Не поклонники ятей,
Не пажи междометий,
Верим в силу объятий
И в бессилье столетий.
Но ветра раздувают
Быль, не ставшую сказкой...
Облака остывают
В мерзлоте магаданской.

Пусть же счетом особым
Век считает за дичь нас.
Мы идем автостопом
В нашу птичью античность,
Чтобы вспомнилось снова
Нам родное наречье.
Мы - паломники Слова,
Мы - паломники в Слово
Из страны Междуречье.

Все мы тащимся понемногу -
Каждый к собственному порогу.
Тредиаковский теребит тогу
в возмущении - это точно.
Четверть века - смешно для срока.
Как отечество ждет пророка,
Сердце ждет пустоты порока:
Быть у власти всегда порочно.

Мастер пишет, контора дремлет,
Дух поэта толпе не внемлет.
Я открыл бы иные земли, -
Были б деньги хотя б на парус...
С рюмкой яда в руке о кобрах
Вспоминать непристойна. Все - прах.
Разыграются бесы в ребрах -
Заболею. Авось поправлюсь.

Человек неприметен с виду,
Каждый верит в свою планиду.
Греки торят дорогу к Криту,
Зеки рубят окно в Россию.
Все пути, что ведут к нирване,
Обрываются в Магадане.
Многогранность видней в стакане, -
Вот претензия на мессию.

Но хмельной головы канистра
Пухнет, словно портфель министра.
Если муза стареет быстро -
Это минус ее партнеру.
Разлетается мир на части, -
Констатирую факт: "На счастье".
Кабы к месту пришлось причастье,
Причастился и дал бы деру,

Благо нету ни райской кущи,
Ни Невы, ни Москвы, ни пущи
Беловежской. Лишь ссыльный Пущин
Едет к Пушкину - попрощаться,
Не спеша, как монах в обозе,
Без излишних раздумий вовсе.
И в сырую, смурную осень
Облака то ползут, то мчатся...

В бездонность сквозь свечи дрожащий свет
Уходит Время, на часах сменяясь, -
И там, средь миллионов прошлых лет,
Два года моей службы затерялись...

На сопки опустились облака,
И солнце заплутало в лапах сосен.
Зеленая бурятская тайга
Встречает тишиной бродягу-осень.

Завязанный на память узелок -
Поселок Заиграево таежный
Лежит в сплетенье судеб и дорог
Передо мною, словно на ладошке.

Лишь трасса нарушает тишину,
Вращается земля, как школьный глобус:
Проносятся БелАЗы в Кижингу,
Пылит в Улан-Удэ толстяк-автобус.

А я - двадцатилетний рядовой -
Ловлю попутку до военной части.
Еще не скоро дембель и -домой.
Еще и увольнение - за счастье...

Армейские два года - две главы,
Две серии в моем кино нелепом,
Я помню вас. Но рукопись, увы,
Утеряна под забайкальским небом.

И все же осень сотню раз права,
Мне возвращая на своем экране
Дорог теченья, сопок острова
Да вечный штиль в сосновом океане.

С. Корычеву и Е. Логвиновой

Пахнет сирая осень сырою осиной,
Зябко ежась, проходит прохожий.
Разбужу я свой плейер, от старости сиплый,
Да послушаю Женю с Сережей -

Музыкантов от Бога, поэтов от Бога
От того, кто незримо и гордо
Заклинание слуха, слияние слога
С тонкой вязью гитарных аккордов

Обращает в волну, потерявшую берег,
И в находку, и снова в потерю,
В то, во что я когда-то отчаянно верил,
Да и нынче, наверное, верю,

Наблюдая дождинок немое скольженье
По стеклу под веселое скерцо.
Дай же Бог вам удачи, Сережа и Женя -
Две гитары, две музы, два сердца!

Привет, поэт! Ну, как тебе игра
С огнем, с водой, со сменою пространства?
Не правда ли, давно достичь пора
Не славы, нет, - хотя бы постоянства?

Прозренье - в том, что жизнь - не просто проза:
Всех ближе ей по жанру фельетон.
Скрипичный ключ скрипит, как знак вопроса,
И "полумрак" звучит как "полутон".

Во тьме поди постигни - что почем.
В яранге свет - опять шаман камлает.
Кругом бардак: не то что ногу черт -
И ангел здесь крыла пообломает...

Так что ж? - Играй, пока бушуют страсти
Вокруг тебя, как сонмище стихий
В стакане с тем, что выпьешь ты за счастье
Жить в этот век и складывать стихи.

Закрыв глаза, считай себе до ста,
Твори сюжет для нового романа,
Пока с небес упавшая звезда
Горит на дне граненого стакана.

Куда нам, грешным, до Олимпа! -
Не пить амброзий водку пившим,
Не жечь над головою нимба.
Мы в неизвестность письма пишем,

В почтовый долгий черный ящик
Стола бросаем их, как в пропасть
Меж будущим и настоящим,
Смиряя собственную гордость.

В августе 1941 года один из жителей села
Елабуга, будучи тогда четырехлетним
пацаном, видел Марину Ивановну Цветаеву.
Она вышла из дома в длинном лиловом платье
и остановилась на крыльце. "Кто это? -
спросил он свою мать. - Это царица?"
"Нет, - ответила та ему. - Это просто женщина."

В платье лилового ситца,
Вскользь - через душу - трещина.
Кто это? Это царица? -
Нет, это просто женщина.

Веревкой - взахлест - по вере!
На нитке скоба, держись,
Чтоб не ломали двери
Те, что сломали жизнь.

Колба времени треснула. Каплет
Ртуть на кафель полсотни лет кряду.
За кулисами мечется Гамлет,
Хриплым голосом требует яду.

Монолог - и обрыв с полуслова,
Выгребная зловещая яма -
Беспокойный приют Гумилева,
Безымянный приют Мандельштама...

Ни креста, ни погоста, ни свечки.
Любо видеть свинцовому веку,
Как текут наши Черные речки
И сливаются в Черную реку:

Декорации, книги, картины...
И нахмурив белесые брови,
Пражский Рыцарь с чертами Марины
По убогой Елабуге бродит,

Что-то ищет, а что - непонятно:
То ли тени вокруг, то ли люди.
В колбе треснувшей Время иссякло.
Лишь на кафеле - капельки ртути.

В словесной увязая скверне,
Бранилась грубо и бездарно
Душа убитого в таверне
Магистра Кристофера Марло.

За басню, то ли побасенку
Его ударил собутыльник
Кривым ножом под селезенку
И скрылся, завернувшись в пыльник.

И сей же час, без долгих пауз
Два монумента катастрофе -
Душеприказчик Доктор Фауст
И душескупщик Мефистофель -

Возникли прямо из подвала,
Из груды рукописей, быстро.
Но их уже не признавала
Душа сраженного магистра.

Едва лишь глянца книжки Мандельштама
Коснешься - и пропало все пиши:
Пчеле-поэзии целительного жала
Не вынуть из ужаленной души.

Листая вновь страницу за страницей,
Выхватывая строчки наугад,
Почувствуй, как в крови твоей струится
Убийственно-животворящий яд!

На смерть И.А.Бродского

Отравлен фосфором январь,
И в дегте райские ворота.
Венецианский календарь
Перетекает в чашу грота

Из чаши Вечности. Над ней
Звучит протяжно баркарола.
Гребцу послушная гандола
Скользит по зазеркалью дней.

Январь. Венеция. Кружись,
Простая песня, тешь беспечность
Философа, что здесь лежит.

Небеспредельна бесконечность:
В полвека уместилась жизнь,
В которой умещалась Вечность...

Рождественский сумрак в каминной золе,
Свеча сиротливо ссутулена.
Две книги живут у меня на столе -
Ахматова и Ахмадулина.

Со звоном кандальным на тонких руках
Браслеты. Затем ли вы грезили
Крылами - двумя междометьями "ах",
Два ангела русской поэзии?..

Увы, уже оригиналы
Бледнее копий, - врут страницы.
Уже друзья-провинциалы
Перебираются в столицы.
Двадцатый век - судья столицый -
Заносит нас в свои анналы.

Церквей обитые пороги
Молящим не приносят ренты.
В своем отечестве пророки,
Как прежде, метят в диссиденты,
Как прежде, мутят воду Леты
И за собою тянут сроки.

Трагедия? - скорее драма,
Сплетенье линий на ладони:
Огни ночного ресторана,
Тюльпан, засушенный в альбоме...
Когда-то в этом сером доме
Жила Поэзия. Как странно!..

Как в старый дом, войди в свою печаль,
Где домовые на шестке гнездятся,
Где полустерта Временем печать
Орнамента на чашке из фаянса.

Сядь у окошка, осторожный гость,
И наблюдай, как легкою рукою
Рябина новорожденную гроздь
Купает в кадке с дождевой водою.

Время вышло из круга, - и тень
от стены оттолкнулась.
Голосам любимых людей,
перекрестками улиц
Разлетаются, тают во тьме
суета и тревога,
И единственной Истиной мне
остается Дорога.

Ободрана с дикой души оболочка
смиренья, размотан клубок рифм.
Ныряет с волны на волну оморочка,
к подобным приучена играм.
Мой труд завершен. По традиции - точка.
сочтут ли его за апокриф,
Где каждая предыдущая строчка -
к последующей эпиграф?

Сложил я немного. Хотелось бы больше,
признаться, но (к щам дайте лапоть) -
Присутствие комплекса барда, а позже -
отсутствие времени... Копоть.
Легко ли прикинуться ломанным грошем
червонцу? "Руками не лапать!"
Упрямство, - с такою сомнительной ношей
ну разве что по миру топать...