Руслан Бажин "Проза"

Если Выбирать Возвращение
The Piano Story
Еще Один Апокриф
Smoke and Mirrors
История 1 о Движущих Силах Ума
История 2 о Движущих Силах Ума
История 3 о Движущих Силах Ума
История 4 о Движущих Силах Ума
История 5 о Движущих Силах Ума
Дипломная Работа

Он обладал одной из тех худших,
хотя и редких привычек - строить планы на прошлое.
(Невернам Смилофф "Всеобщая история неудачников.")

Запыленный, грязный, пропахший длинной дорогой поезд, как бы извиняясь за опоздание, медленно и робко ввалился в пространство вокзала Да, давно я здесь не был - мысль вполне банальная, Good luck! - еще более банальная фраза проводнику, или как это по-русски - Счастливо!

Он медленно шагнул на перрон. Резко вскинул голову. Блеснула седина. Вечер сразу вычертил выжженное солнцем лицо (ах, мы так любили вестерны!), а голубые глаза отнюдь не выцвели за годы странствий и чертей в них не прибавилось. Он прищурился, как Клинт Иствуд... Кажется, это строка из песни... а может, впрочем - ерунда... Да, они пришли. Что ж, нюх и ритм не подвел. Ожидал ли? Так кому же не хочется, чтоб его встречали. Да, ты знал, что они тебя встретят и именно поэтому кольт твой заряжен. Он не дал им сказать слова приветствий, и, перебив улыбки навстречу, спокойно проговорил: "А знаете, я не боюсь одиночества, совсем не боюсь". И вдруг резко полетел вверх пакет с баночным пивом. Разноцветные жестянки рассыпались в воздухе. Несколько выстрелов - и пиво пролилось их пробитых банок на перрон..."Вообще-то, .то должна была быть моя благодарность вам за то, что я сказал сейчас именно эту фразу, но пожалуй, вы ее не заслужили. А цветы возложите на могилы предков. Вечер сегодня великолепный, не так ли?" Он повернулся и быстро пошел к выходу в город.

Зима всегда наступает так, что кажется - навечно, и приходит, как поезд по расписанию, написанному не нами. Лето входит незаметно и легко, как любимая женщина, и так же как она остается - всегда, если захочешь. А осень приходит случайно. Ну и что, что один лист пожелтел, что август, что малина перезрела и падает, падает... Только вдруг сладкая гарь тлеющих листьев заставляет почувствовать воздух сентября, в котором видно так много и подробно, и я выхожу из библиотеки и иду как всегда этой тихой улицей почти до конца, а возле церкви сворачиваю, захожу в старый бар, достаю семирублевую купюру, а бармен уже знает. Он из породы людей, которые уже знают. Мы учились когда-то на одном курсе неподалеку. Сегодня здесь пустынно. В полутьме поблескивает старый рояль, эта давно расстроенная рухлядь. Я случайно подхожу, беру аккорд - этого-то я и не ожидал. Стройный, королевский звук заставляет меня присесть, и надолго. Я ведь люблю расспрашивать вещи.

Я беру еще один аккорд и начинаю смотреть и слушать.

Маленький старичок в черном из тех, у кого главное - глаза, красит скамейку, потом подходит к клумбе и обрывает все цветы.

Я беру еще аккорд и продолжаю смотреть и слушать.

- Женщина, не толкайтесь, всем надо ехать, вот падла толстожопая!
- От той слышу!
- О, господи! Когда это кончится! И почему-то мороженного нигде нет. У дочки день рожденья. А тут как проклятая крутишься весь день и купить не успеешь ничего. Да еще в транспорте давиться. Лучше уж пешком ходить.

Старичок в черном поднимает руку. Не его лотке - мороженное и много чего. Дешево. Странно. Троллейбус остановился и дальше не идет. Толпа выходит, но с видимым облегчением. Подходит к лотку.

Я беру еще аккорд. И продолжаю слушать и смотреть.

Давно стоят эти сваи. Зачем? Никому не известно зачем. Спотыкаются люди. Им надо пройти. Но ведь кто-то строит. Мы живем в мире, где недвижимость - изначальная ценность. Если бы этих конструкций не было, то со скамейки можно было бы увидеть, как встает солнце и запутывается в тополях. Маленький старичок в черном вдруг выпрыгивает из дырки в заборе, чем это он щелкнул в руке? Падает электрическая опора и мощная молния ослепляет местность, кроша сваи в порошок. Тихо. Асфальт.

Я беру еще аккорд и продолжаю слушать и смотреть.

- Да сидите вы, дедушка, сидите! Я и постоять могу. Странный какой-то, правда, девушка? Извините, а мы с вами нигде не встречались?

Вы ждете аккорда? Ну, тогда пусть будет арпеджио, которое оканчивается на до-диез. Слушать и смотреть я продолжаю.

Человек и кейсом выходит из машины. Он чисто выбрит и костюм у него для тех, кто чисто выбрит. И солнечный зайчик боится прыгнуть дальше с красивой оправы его очков. Человек идет медленно и уверенно, у него в кейсе - будущее, в записной книжке - прошлое (кроме того, что зачеркнуто). А в настоящий момент этот молодой человек, которого все уже успели полюбить, оборачивается на окрик. Старичок в черном стреляет так, как другие смотрят на часы. Кровь из аккуратной дырочки стекает за красивую оправу очков. Они не разбились и солнечный зайчик все там же.

А я беру аккорд и продолжаю слушать и смотреть.

Приятно, когда банк процветает. Когда он близок к краху, то простой палас в фойе меняют на роскошный ковер, а милая девочка-клерк за компьютером вдруг замирает, смотрит в окно и прислушивается к шуму троллейбуса, к звукам фортепьяно, доносящемся из открытого окна в соседнем доме. Потом смотрит на экран компьютера. И снова прислушивается к тому, как учится ребенок играть на фортепьяно. Ему так хочется на улицу. Он не доигрывает нескольких тактов и убегает. Девушка медленно поднимается, достает из сумочки сигарету и выходит также медленно, даже не прикрыв за собой дверь. Стоит ли и упоминать о том, что сюда сразу же заходит старичок в черном и уверенным движением музыканта пробегает пальцами по клавишам компьютера, словно бы доигрывая несколько тактов, брошенных без присмотра маленьким пианистом из дома напротив.

Я беру аккорд. Прислушиваюсь. Смотрю.

Я вижу деревья в пыли. Асфальт, который слишком долго жарился на солнце и потому почернел. Даже цветы поникли. Я вижу взмах руки и знакомые глаза. Вы догадались? Что сейчас будет дождь? Что ж, вот он - идет и будет идти еще пару часов. Я опущу здесь описание блестящих, искрящихся от радости листьев и облегченно вздыхающего асфальта. Почитайте об этом в каком-нибудь длинном романе. Я ведь о другом. Я ведь снова беру аккорд и продолжаю слушать и смотреть.

- ... Ты знаешь, я долго не могла прийти в себя. Десять месяцев это продолжалось. Как кошмар, как привидение. Я и не улыбнулась даже за это время ни разу. Знаю, что все кончено, но прошлое пило кровь. А сегодня, представляешь? Подходит на остановке какой-то старичок и достает из рукава букет знаешь чего? Отверток. С разноцветными ручками такие. Прямо как цветы. Я прямо обалдела, взяла, стою, смотрю на них и смеюсь. Наверно, полчаса хохотала. Знаешь, как только я справилась с этим смехом, то поняла, что все прошло, отпустило, и не вернется больше никогда и я - свободна...

Мордент, еще мордент. Мелизмы благоухают, как во времена Моцарта. Да, да, я продолжаю слушать и смотреть.

Все тот же бар. Все тот же бармен:

- Что тебе, папаша? Рояль, говоришь? Да вроде не вызывали. Его все равно никто настроить не может. Попробуй, впрочем. Было бы хорошо, если бы у нас тут музычка была живая.

Так вот почему ты сегодня и теперь у же всегда - рояль, королевский инструмент, щедрым жестом подаривший мне бархат и шелк своих звуков. И любая фальшивая нота - это твоя королевская пощечина мне, твоему скромному собеседнику.

Напоследок я возьму еще аккорд и посмотрю финал.

Это был странный вечер. Сиреневая чистота, в которую город вплыл так незаметно, удивляясь сам себе - откуда она? Когда в шелест листьев вплетались гудки поездов, то в такт им зажигались огни в домах и огоньки сигарет играли свою нехитрую мелодию в ритме светофоров и пьяного мужичка-сапожника, который стучал своим молотком по последнему сегодня гвоздю. Вдруг зажглись фонари - это произошло как раз в тот момент, когда сотни людей объяснились друг другу в любви, да почему только в любви - в ненависти тоже. Великолепной трелью прозвучало несколько выстрелов и хлопнули семьдесят семь дверей. Где-то была свадьба. Где-то просто гуляли. Было все же тише чем обычно. Это потому, что люди время от времени прислушивались и не могли понять. Почему в этот вечер так—так - ни радостно, ни грустно, так необычно хорошо ощущать себя. Чем? Слова не шли. Слова были не нужны. Все люди в городе были в этот вечер самими собой. И не только люди, а все существа, населяющие город от кошки до подстаканника, от домового, ушедшего от своих хозяев, до таракана в кухонной щели. Город звучал так, город б ы л в этот вечер так, как если бы все лучшие музыканты мира устроили джем-сейшн - просто так, случайно, где-нибудь в аэропорту, когда задерживают самолет. Город был как китайская живопись, как швейцарские часы, как взгляд любимой женщины и как ответ врага.

Темнело. По улицам гуляли люди, смеялись, говорили о чем-то. Толпа собралась в сквере - слушала, как кто-то поет под гитару. Я всматривался в драгоценное мерцание этого вечера и искал в толпе, на улицах, в домах, на скамейках, где сидят бабушки, в трамваях; искал, зная, что история, рассказанная старым роялем, подходит к концу, искал и не находил того самого старичка в черном с глазами так похожими на этот вечер - ч е л о в е к а, к о т о р ы й н а с т р о и л г о р о д.

Конечно, не успел. Мерцание фонарей просто превратилось в улыбку рояля. Рояль улыбался щедро, как только они это умеют. Однако давал знать, что время беседы истекло. Я поблагодарил и вышел из бара.

Вечерело. Сладко пах сентябрь. Я пошел к набережной. Долго стоял и наблюдал, как зажигаются в окнах огни и размышлял, как бы побыстрей добраться до дому. А по мосту в алой рубахе и белых штанах шел рослый негр и играл на золотой трубе красивую джазовую мелодию. И я подумал, как это хорошо и правильно, когда идет по мосту негр и играет на золотой трубе сиреневую мелодию, а несколькими шагами позади едет на велосипеде по своим вечным делам маленький старичок в черном.

Блаженны пастыри, сами выписавшие себе паспорт;

Блаженны вахтеры, не проверившие дату выдачи паспорта;

Блаженны подделавшие пропуск в Рай, ибо их будет Царствие Небесное;

Блаженны уверенные в фундаментальности знаний своих, ибо не ели они немытых яблок с Древа Познания и крепок вечерний их стул;

Блаженны дауны, ибо их не считают на таможне;

Блаженны додики, ибо считают себя свободными, когда их не считают на таможне;

Блаженны придурки, ибо полуфабрикат не есть завершенная форма;

Блаженны энциклопедисты, ибо воскликнут: "Опа!"

Блаженны специалисты, ибо разберут их на запчасти;

Блаженны убогие, ибо будет заасфальтирована дорога в Рай;

Блаженны профессионалы, ибо не ведают, что творят;

Блаженны тупицы, ибо будет прочен фундамент дороги в Рай;

Блаженны бездельники, ибо наполнятся райские концлагеря;

Блаженны альфонсы, ибо вернутся на Землю евнухами;

Блаженны интеллигенты, ибо их опять не пропустят на таможне и будут они страдать;

Блаженны бездари, ибо не изведают творческих мук;

Блаженны мудрые, ибо за вечное их терпение дарованы им чувство юмора и невыносимая легкость бытия;

Блаженны эстеты, ибо не ведают произведение это, или текст...

Человек подходит к зеркалу. Картина не слишком отрадная - морщины, тусклый взгляд, складки у рта выдающие усталость, цинизм, равнодушие.

Равнодушие ко всему, кроме своего имиджа. Человек начинает нажимать кнопки на пульте зеркала, подкручивает тонкую настройку, водит туда-сюда рычажками. Изображение в зеркале колышется, подрагивает, меняется. И вот с той стороны стекла смотрит обаятельный, с блестящими умными глазами почти полубог. Человек набирает код Тотальной Налоговой Службы. Теперь, отныне и всегда он будет платить свой позеркальный налог и во всех зеркалах мира будет выглядеть именно так - полубогом, а не опустившимся ублюдком.

Одна штука все время работала. Подошли мастеровые мужики:

- Че это она? Вечный двигатель, что ли?
- А ну, давай разберем!

Давай искать, где моторчик. Все раскрутили-развинтили, обстукали, через рентгентскую лампу обзырили. Нету моторчика. Обратно собрали, а она - чук-чук-чук - опять работает. Думали мужики, думали, в чем причина явления. Не додумались ни фига. Пошли к мудрому человеку на сосне.

- Эй, мудрый человек на сосне, так, мол, и так, где же моторчик?
- А чем вы думали, там и моторчик.

Мужики не поняли и обиделись, давай стрелять в мудрого человека на сосне из нагана, но, конечно, не попали. Вот такая неудачная вышла у мужиков жизнь.

Жил-был человек, который думал. И другой человек, который не думал. Человек, который думал, любил человека, который не думал и очень огорчался, что это тот такой бездумный растет. И решил наш мыслитель подумать, как же это его друг не думает ни зги. Долго ходил по дороге, думал и размышлял. Увидел оцепеневшую гусеницу на листе - вспомнил про эффект сороконожки. Поднял глаза, увидел бабочку - вспомнил о Чжуан-цзы. И понял, что человек, который не думал, всю жизнь ездил по дороге, на которой никогда не меняли знаки. И заплакал тогда мыслитель горькими слезами. Идет, плачет. Проходит мимо той сосны. Заметил его мудрый человек на сосне:

- Что, мол, плачешь, народный мыслитель?
- Да, так мол и так. Ну что же так бездумно то по жизни?
- Думы без огня не бывает.

И улыбнулся тут человек, который думал.

Еще жил дед Нигдей. Трудно было с ним, все не было его нигде. Старухе-то его, может, и радость - шустрый дед и ласковый. Как на гулянке самую матерщинную частушку спеть, или кому дурного жеребца подковать, или дите от испуга вылечить - так дед Нигдей тут как тут. Но вообще-то, трудный дед. Неуловимый для твердого ума. Кому пожаловаться мастеровым мужикам? Пошли, конечно, к мудрому человеку на сосне.

- Что мы можем о нем думать, когда его все нет?
- Вы даже не можете о нем думать, когда его все нет, а он вот может весь быть там, о чем думает.

И в знак презрения громко и пронзительно пернул. Уныли мужики. А дед Нигдей их утешает, мол, не печальтесь, я вам самогону принес. Выпили мужики, запели. Был бы самогон, а дед Нигдей не мешает, к тому же и нет его нигде.

Будучи юн, народный мыслитель никак не мог постичь смысл известного коана про хлопок одной ладони. Куда деваться? Пошел, конечно, к мудрому человеку на сосне.

- Не врублюсь, огрей меня колом совсем, что, мол, за хлопок одной ладони?
- Разбитый кувшин.

Зная, что мудрый человек на сосне говорит мало, но непонятно твердому уму, побрел народный мыслитель домой. И заметил он юную девицу, несущую от ручья домой воду. И виляла эта девица своей очаровательной аппетитной попкой так, что все коаны вылетели бы из головы не только у такого юного и падкого персонажа, как наш мыслитель, но и... Не знаю даже у кого, покуда я тоже падок, хоть и не юн. Нет, только посмотрите на нее. Как будто не заметила, что ее заметили. Юный наш мыслитель разгорячился, подошел к ней, да как шлепнет ее по звонкой заднице! А девица обернулась, да как шлепнет его по умному выражению лица! Тут ее кувшин с водой упал и разбился.

А вы, упорствующие в Дхарме, вместо чем пялиться на девиц, посчитали бы лучше сколько хлопков и сколько персонажей в этой истории. Должно сойтись. Можете сверить с ответом, который дан прямо в этом тексте и смотрит на вас. Придурки...

Еще нужно рассказать о том, как мудрый человек на сосне сосну свою чинил. Мудрый человек на сосне жил, как известно, на сосне. Но вот прохудилась сосна, стала протекать, сучья скрючились, и ствол-то застволынился, и корни-то скорчились. Ну, давай чинить.

А поступил так:
1. Вымыл из ушей косточки прошлогодних мыслей.
2. Выяснил небо.
3. Пролил свет.
4. Подмел Землю от бывших мертвецов.
5. Расстроенные струны рек настроил и сыграл.
6. Вообще убрал Ся.
7. Развел огонь.
8. Направил вверх дымы и думы.
9. В знак благодарности громко и пронзительно пернул.

Отремонтированная сосна взвилась и засияла. Мудрый человек взлетел обратно на сосну - чай пить. Проходили мимо мастеровые мужики с пилой. Глядь - знатная сосна.

- Эй, мудрый человек на сосне, пересядь-ка, спилим сосну-то!
- Ну, пилите, только что?
А мастеровые мужики не подумавши:
- Как что? Сосну!
- Ну, сосните!
Ну, соснули мужики час-другой-двенадцатый. И виделся им сон, как прохудилась сосна, стала протекать, сучья скрючились, и ствол-то застволынился... Проснулись мужики и пошли уши мыть. А морали здесь никакой нет.

Прозвучало его имя и он медленно вышел кафедре. Состояние, которое он испытывал тогда, сам он называл - вынутость. Особого рода тошнота, в которую слились неудачи последнего времени, несчастная любовь и его незаконченный текст, текст, в котором он, тем не менее, нащупал некий нерв творения, которым создал доказательство, фундамент коего был настолько неукоренен в среде существ его мира, что взбесил (позже он понял почему) комиссию. Ведь текст, к сожалению, был замаскирован под жанр более чем гнусный - "дипломная работа".

Комиссия стервенела. Сокурсники злились на него за то, что защита заняла время, за которое вся группа могла легко покончить с формальностями. Сил защищаться не было. Лишь где-то на краешке сознания тлело его самое главное доказательство самому себе - quia nominor leo. Странно, что именно это и означало его имя. Тусклые взоры экзаменаторов горели забытым огнем:

- Вы употребляете новые термины - "ментальность", "дискурс", "прекреативное пространство", "смысловая пустота"...

Стена непонимания ощетинивалась перьями стервятников. Наспех построенные им голограммы дрожали в воздухе от злобной энергетики. (Эти мелкие мерзавцы сами скоро начнут уснащать свою речь этими терминами - пройдет лишь немного времени).

- Ваши аргументы о верифицируемости гипотезы о сотворении сущностей с помощью определенных фонем противоречат фундаментальным установкам нашей глобальной теории!

Сколько миров сжег зазря этот умничающий перед коллегами профессор, скрывающий мелкое прохиндейство за толстыми стеклами очков.

- Мир, принципом коммуникации которого с его создателем является отсутствие такового!... И этот принцип еще преподносится нам здесь как нечто, имеющее большую эвристическую ценность и креативный потенциал... Этот молодой нигилист доходит до абсурдного утверждения о том, что Ничто может быть материалом...

Это были уже не вопросы. Это был приговор. Научный руководитель, досадуя, тщетно пытался спасти положение. Результат—худшая оценка в группе. Кулуары недоумевали, перешептывались. Один старый понимающий циник сочувственно объяснял ему, что это - форма, игра, и нужно было просто сыграть в нее и не портить себе жизнь. А вечером друзья выкрали дискету с его дипломом, которую по случайности еще не успели стереть.

Пытаясь заглушить тупую горечь, напившись какой-то дряни, он думал, что его далекая любимая так никогда и не узнает о том, что его неуклюжее создание было лишь попыткой покрасоваться перед ней. Затем он вспомнил и честно перечислил для себя все социальные выгоды, которые он (творческая личность!) собирался, как выражались его деловые друзья, поиметь с этой работы. И еще раз - quia nominor leo - в конце концов, приведя себя в состояние безразличного спокойствия, он все-таки вставил злосчастную дискету в проектор. Да, он не успел, не достроил, творение выглядело эстетически слишком неровно. Но его мир жил - и он увеличил картинку. Похоже, он несколько ошибся - маленькие головастики пронюхали-таки о нем - вверх поднимались руки, утверждавшие его существование. А что пишет вон тот, не без поэтического дара - ..."Земля же была безвидна и пуста и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою"... Ничего себе - носился. Надо было защищаться неделей позже. А что это за ехидная насмешка:" Я не нуждаюсь в этой гипотезе"... Не лишено стиля, но если бы ты знал, о сын мой, что ты близко к тексту цитируешь мой диплом. Однако, я впадаю в патетику... А это что за мелодрама так? - Бледный молодой человек с тонкими пальцами стоит за кафедрой. Голос его дрожит. Вопросы как пощечины: " Вы употребляете новые термины - "ментальность", "дискурс"...

Ей-богу, обезьянничают как дети. Что же делать-то с ними теперь? Одно понятно - если хочешь любви, так лучше сочинять что-нибудь попроще - песни, например. Или, как правильно подсказывают его головастики - музыку сфер. И Его палец задумчиво завис над кнопкой Delete.