Глава 18: Арш-Марион есть Арш-Марион
Иногда генерал Бланшар подходил к низеньким постройкам, где жили его рабы, втягивал воздух
носом и говорил:
— Арш-Марион есть Арш-Марион.
Только одному генералу было известно, что он имел в виду. Во всяком случае, участок усадьбы,
где жили черные, стали называть Арш-Марион.
Работы обитателям Арш-Мариона хватало. В январе упаковывали последние тюки хлопка, в феврале
готовили поля под кукурузу, а в марте начинали посев. В апреле работали в саду, в мае начинали
сеять хлопок, в июне косили траву, в июле чинили дороги и приводили в порядок усадьбу, а
в августе начинался сбор хлопка. До самой зимы крутились «джинны», отсеивая горы «белого
золота», а там снова пора готовить поля под кукурузу.
Еще всякая живность, куры, индюки, свиньи. Еще домашние работы. Еще господские праздники.
Еще свои заботы. Только поздним вечером в Арш-Марионе наступал часок-другой отдыха.
Толстогубые, с блестящими черными лицами, в белых па-намах и домотканых штанах на одной
помочи, они садились большим кругом и начинали свои разговоры.
Сначала все негры кажутся на одно лицо, потом видишь, что они такие же разные, как белые.
Они очень давно у генерала. Дядюшка Париж, например, сорок лет. За долгие годы Арш-Марион
превратился в одну большую семью. Кто-то женился здесь в молодости, пошли дети и даже внуки.
Генерал редко покупает новых рабов и пока никого еще не продал. Рождались в Арш-Марионе и
умирали. Похоже, никто и не думал, что можно жить по-другому.
Во время полевых работ генерал Бланшар забирался на крышу дома, на «голубятню», как он
говорил, и следил за всеми в подзорную трубу. Вечером он отчитывал нерадивых работников
и даже наказывал плетьми. Негры сначала верили в чудодейственную силу хозяина. Как из такой
дали он может увидеть, кто ленится? Но потом раскусили, в чем дело. Теперь домашний служка
Джим с той же «голубятни» поднимал за спиной генерала белую тряпку, если старый вояка хватался
за свою трубу.
Когда подросла Мари, плетка надсмотрщика перекочевала в полевой домик. В усадьбе уже никого
не наказывали. Генерал считал, что внучка должна видеть только «прекрасное». Выписали много
картин и развесили их по комнатам. Привезли ноты и гувернера-француза. Но тот пробыл в доме
недолго: генералу показалось, что он республиканец.
Много разных историй слышал я на вечерах в Арш-Марионе. Узнал про Билла Дорожника. Целый год
ловили этого грабителя поездов, но так и не поймали.
Билл Дорожник прыгал на тихом ходу в товарняк, открывал ключами замок вагона и сбрасывал на
полотно тюки хлопка, свиные туши, бидоны с маслом, бутыли с вином. Всем этим он делился с
черными людьми.
Шериф из Эскамбии поклялся убить Билла Дорожника. Он много раз догонял Билла, но тот
превращался то в лисицу, то в черную собаку, и одураченный шериф пробегал мимо. Негры поют:
Спасибо, спасибо, что нас не забыл
Хороший парень Дорожник Билл.
Негры, которых генерал посылал на укладку шпал между Гедеоном и Аржантейлем, показывали целое
представление. Они брали длинную жердь на плечи вместо рельса, начина-ли притоптывать в такт,
вопить и улюлюкать. А тот, кто командовал, распевал громко:
Осторожно, братцы,
Дома детки ждут.
Станешь спотыкаться,
Ляжешь в землю тут!
Они укладывали рельс на полотно и пели вместе:
Никого не полюблю,
Если ногу придавлю!
Рельсу к рельсе кладешь,
Не соломинку кладешь,
Дочку замуж отдаешь,
Не корову отдаешь!
Показывали, как забивают в шпалы стальные нагели:
0-лу-ла! 0-лу-ла!
Где ты, милочка с белой монеткой?
0-лу-ла! 0-лу-ла!
Угости меня, босс, сигареткой!
Но больше всего мне нравится смотреть, как дядюшка Париж обучает молодых ухаживанию.
Вы думаете, можно подойти просто так и сказать:
— Эй, Салли, давай-ка пройдемся!
Ничего подобного. Даже если ты целое лето работал с этой Салли бок о бок на поле, если ты
знаешь ее распрекрасно, все-таки надо выдержать джентльменские правила на арш-марионский
манер.
Например, сидит эта Салли. Сидит в тенечке, ничего не делает, но уже видит, что ты
прохаживаешься мимо нее гоголем. А она поджимает губы и отворачивается. Она на тебя и
смотреть не хочет. Или, например, скромно опускает глаза.
Когда ты походил туда-сюда сколько положено, этак около мили, давай останавливайся против
Салли и говори с достоинством:
— Любезная миз, быть может, вы не против, чтобы я приблизился к вам и смазал колесо нашей
беседы колесной мазью вашего согласия?
Тогда она вздыхает и отвечает:
— Колесная мазь так дорога в наше время! Но находятся леди, которые не пожалеют целой банки
на одну втулку.
— О! — говорю я. — В этом чудовищном, страшном мире, где все скрипит и качается от недостатка
колесной мази, так приятно встретить человека, который не пожалеет капли, чтобы оросить ею мое
заржавевшее сердце!
— Но ржавчина легко удаляется, — успокаивает она. — Поцелуй нежных губ оживляет даже камень.
— Я чувствую, как мое сердце превращается в розу! — вскрикиваю я. — Неужто, прекрасная миз,
вы позволите быть вашим спутником и сопровождать вас через тернии этого сада, где не одна
оступилась, не одна исчезла впотьмах!
— Но ваша рука как медный поручень локомотива, — говорит она, — я чувствую себя так же крепко,
как вагонетка на рельсах.
С этими словами она подает мне руку, и мы прохаживаемся вдоль забора «Аркольского дуба».
Я иногда думал про Африку. Запах морского порта, крепкий аромат пряностей, выгружаемых из
трюмов в больших мешках, настой дегтя, манильской пеньки, йодистый дух соленой воды — все
это заставляло вообразить Африку. Ее непроходимые джунгли, бескрайние саванны, ее водопады
и белый снег Килиманджаро.
Неужели, думал я, все эти люди оттуда? Полуголые, они крались когда-то среди плетений лиан
с копьем в руке, с глазами, прикованными к добыче. Вольные охотники зеленых африканских
берегов! Помните ли вы о своей родине? Или другая страна, страна, которая не дала вам ничего,
кроме рабства, стала теперь вашей родиной? Я не встречал ни одного свободного негра, который
поехал бы на землю своих предков. Почему? Загадка.
Что мне нравится в неграх, так это их терпеливость. Я не про то, что они сносят такую жизнь,
хотя, быть может, одно связано с другим. Я хочу сказать, что в разговоре негр никогда не
разозлится так, как белый. Если послушать, как беседуют белые братья в пивном салуне, можно
подумать, что сошлись кровные враги. Под конец такого разговора в ход идут пивные кружки,
бутылки, стулья и все, чем можно доказать собеседнику свою правду.
Негры не дерутся. Можешь назло говорить всякую чепуху, но они только станут улыбаться и
терпеливо объяснять, что ты ошибаешься. Есть у них такая игра — «грязные дюжины». В нее
начинают играть с малолетства, как бы заранее приучают себя к терпению. Садятся друг против
друга два черных мальчишки и начинают ругаться. Нужно придумать самые обидные слова, обозвать
маму и папу и все твои недостатки. Нужно добиться, чтобы соперник обиделся или разозлился.
Первый, кто выйдет из себя, тот проиграл. «Грязные дюжины» не очень веселая игра. Я думаю,
любой белый не выдержал бы и двух ходов, а тут надо сделать двенадцать, да еще улыбаться все
время в придачу.
Нет, я не аболиционист. Рано мне еще путаться в такие дела. Пусть все идет своим чередом. А
сам по себе я никогда не обижал черных.
Между прочим, в семейной книге Бланшаров я видел такую запись, сделанную рукой Мари:
«Октября 15, года 1859. Сегодня дедушка ездил на плантацию «Как в Ирландии» и купил там
хорошенькую черную всего за шестьсот двадцать долларов. Ей больше двадцати лет. Мы назвали
ее Камилла. На плантации у нее остался маленький сын. Дедушка не стал покупать его в придачу,
потому что он стоит пятьсот долларов. Нам сейчас нужна посудомойка вместо старой Барбары, а
маленький мальчик нам не нужен. Мне жалко Камиллу. Когда я стану большой и у меня будут
деньги, я прикуплю ее сына».
Предыдущая глава
Следующая глава