Олег Медведев
"Теплый Север"

Девять грамм любви с хрустом между бровей,
Слышишь, не зови меня, не пой, соловей,
Мне все равно не хватит силы, чтоб платить эту дань.
В день, когда известен час твоих похорон,
Звонкую улыбку - как в обойму патрон,
Встань, моя латунная религия, встань!

Сто грамм с прицепом деревянному богу
Через левое плечо,
Чтобы он вспомнил про меня ненароком.

О том, что если выбрал поле, так на нем и стой,
Не меняйся в цвете, коль билетик пустой -
Пусть меняет место, кто пойдет за тобой.
О том, что лучше задохнуться, чем вдыхать этот дым,
О том, что лучше быть коричневым, чем голубым -
Пой, моя упрямая религия, пой!

Сто грамм с прицепом деревянному богу
Через левое плечо,
Чтобы он вспомнил про меня ненароком.

Стекла на глазах и ни хрена впереди,
Но жди, моя дремучая религия, жди -
Мало ль что возможно, когда кончится век.
Языческий блюз или космический бриз,
Или восходящий кондор, не умеющий вниз -
Вверх, моя небесная религия, вверх!

Сто грамм с прицепом деревянному богу
Через левое плечо,
Чтобы он вспомнил про меня там, за краем...

Нынче у нашей странной монеты
Реверсы с двух сторон,
Но я уношу с собой свое лето,
Я ухожу в схрон.
Пусть оно спит алым на белом -
Мой антидот,
Будет надежней, чем парабеллум -
Не подведет.
Пусть до весны тянет, как бусы
Сны из под век:
Съешь корешок - станешь зулусом -
Странный эффект.
Ныне, зулус, правят тобою
Звезды твои...
Смейся, зулус, съешь перед боем
Сердце змеи.

Там, наверху, стынет поныне
В лужах вода,
Мерзнет Земля в мертвом хитине
Серого льда,
Но все в этом мире живо репитом,
Все возвратится вновь -
Сталь под плащом, медь под копытом,
Шляпа на бровь.
Снова в ладонь ляжет монета -
Медный пятак,
Ведь это так просто - вырваться в лето -
Проще - уже никак:
Прянуть змеей в небо клыками,
Точкой над "i"...
Как тебе бьется под каблуками,
Сердце змеи?

93 г.

Слева по борту - рай,
Ветер мчится вдаль - где его догоним мы?
В сумрак собачьих глаз
Опускается медленно северная звезда.
Или ветер догонит нас
И возьмет за плечи стремительными ладонями -
Слева по борту - рай, справа по борту - рай,
Прямо по ходу - рай.

Как проснешься - сразу
В хадж к святым местам,
Воспаленного глаза
Вагонный нистагм,
Что в зрачках сохранится -
Все столбы, провода -
И так до самой до границы,
Навсегда, навсегда...

Слева по борту - рай -
Там, где небо колера темно-синего,
Словно ларингофон
Прижимая к горлу сон непонятный свой,
Я выхожу на связь, и звезды -
Как незабудки на мокасине,
А слева по борту - рай, справа по борту - рай,
Прямо по ходу - рай.

Расплескалось наше лето
По бетонной стене,
В пальцах гаснет сигарета -
Значит, воздуха нет.
Держись же, паря, за нами,
Только крепче держись,
Макай лоскутное знамя
В креозотовый бриз.

Слева по борту - рай -
Держись, Сизиф, волоки на него свой камень,
Пусть бабочки на плече
Расправляют крылья, зная что там, вдали,
Утро грызет капкан
И улыбается сломанными клыками,
А слева по борту - рай, справа по борту - рай,
Прямо по ходу - рай.

Теперь ищи на этой карте,
Где нам выпить воды,
Теперь ищи на этой карте,
Где нам спрятать следы,
Если тело под копыта,
Если разум угас,
Если напрочь люизитом
Съеден противогаз.

Слева по борту - рай,
Усталый шут, улыбнись под своею маской,
Выбрось свои часы -
Тебе больше незачем знать, который час,
Вывинти колпачок
И залей во флягу зелие шаманское,
Слева по борту - рай, справа по борту - рай,
Прямо по ходу - рай.

Скорей на подножку встать, как поутру в стремена,
Торопится Игорь в путь, пока Ярославна спит.
Всплывает Левиафан, клепаная спина,
Слева по борту - рай - что на море, что в степи.
Поет голубая сталь, летящая между звезд,
В артериях бьется цель, граненая как рубин.
Слева по борту рай, смеется электровоз,
Смеется Левиафан, всплывающий из глубин.

Слева по борту - рай, справа по борту - рай,
Прямо по ходу - рай - я замыкаю круг.

93г.

Молвил Банни: "Обрыдло быть этикеткой для голых задниц.
Нынче днем я зарезал всех, финку выправив на ремне,
Взял надежду сухим пайком, соль со спичками бросил в ранец,
Я готов отправляться в путь, все, что нужно, уже при мне".

"В Калифорнии тишь да гладь", - мрачно вклинился Роджер - Кролик.
"В Голливуде и жизнь, и смерть - все - туфта, и даже небо там
Голубее, чем Элтон Джон и пошлей, чем рекламный ролик.
Даже если ведет нас черт, я пойду по его следам".

Братец Кролик продолжил спич, мол: "Достаточно был я добрым.
Батя Харрис бы сел в гробу, если б знал, что давно уже
Превратились мои резцы в два клыка, как у лютой кобры,
Да и яду на сто смертей нынче хватит в моей душе".

И каждый молча допил вино, лег под штангу и выжал двести.
Братец Кролик свернул косяк, на пол выплюнул чуингам
И сказал, словно гвоздь забил: "Коли так, значит, быть нам вместе,
Завтра утром мы двинем в путь, злые звезды помогут нам".

Трое кроликов вышли в рейд ранним утром, сырым и хмурым,
Тихо в редких разрывах туч гасли блеклые искры звезд.
Вдаль тропа уводила их, ветер гладил по серым шкурам,
По распадкам густой туман крался рыжий, как лисий хвост.

Будь ты лис, будь ты даже волк - тех, кто в рейде, попробуй, съешь ты,
Будь ты самый сквозной Чубайс, обмануть-ка попробуй ты
Тех, кто гильзы пустой любви бросил в пламя святой надежды,
Тех, кому освещает путь белый домик живой мечты.

Видишь - кролики режут крюк, раздвигая тугие травы.
Все охотники на сто верст разбежались, как от чумы.
Если кролики встретят нас - грохнут на фиг и будут правы -
В светлом доме живой мечты нету места таким, как мы.

Нам, убогим, завет простой - съешь себя и помри в печали.
Насладившись по мере сил, выплюнь зубы под прессом лет.
Но такого не может быть, чтоб конец наступил в начале!
Светит домик живой мечты тем, кто вовремя вышел в рейд...

98 г.

Первая полночь, звени скорее,
Пусть звезда не оставит нас,
Покуда белые тигры Гипербореи
Не уходят из наших глаз.

По морю аки посуху в заветный порт,
Словно стилет из посоха достать аккорд,
Издали, постепенно, от седьмой строки,
Звонким штыком рефрена да в позвонки.
Тает снег- кашицей по плечу,
Мне почему-то кажется, что я лечу,
С облака слой сажи смахнув плащом -
Куда летишь? Дальше, ну куда ж еще.

Первая полночь, звени скорее,
Пусть звезда не оставит нас,
Покуда белые тигры Гипербореи
Не уходят из наших глаз.

Обойди периметр, закрой ворота на ржавый замок,
Отыщи того, кто еще способен, и отдай ему ключ.
Не вини себя в том, что все так плохо - ты сделал, что смог,
А теперь считай, что нынче ты в отпуске, в отпуске,
В отпуск: три дня, не считая дороги - отпуск,
Три дня, не считая дороги...

Проиграй в таверне свои пол-царства и ядерный щит,
Заруби напарника в подворотне тупым топором -
Ведь пол-царства не делится надвое - четверть уже не звучит,
А теперь считай, что нынче ты в отпуске, в отпуске,
В отпуск: три дня, не считая дороги - отпуск,
Три дня, не считая дороги...

Там, где тигр выходит к морю и трогает мягкой лапой прибой,
Где индейское лето - слезинкою неба по усталой щеке,
Где мечта Пасифика выйдет и встанет в пене рядом с тобой -
Оглянись и пойми, что нынче ты в отпуске, в отпуске,
В отпуск: три дня, не считая дороги - отпуск,
Три дня, не считая дороги...

Ничего не останется после неба на казенном листе,
Ничего не останется в этом мире после нее,
Только три этих вечных выхода - сдохнуть или жить в пустоте,
Или просто считать, что нынче ты в отпуске, в отпуске,
В отпуск: три дня, не считая дороги - отпуск,
Три дня, не считая дороги...

96 г.

И был его китель белее снега, и рука, смугла и тверда,
Держала крепко все то, что в жизни необходимо.
Встречали ласковые, как гейши, портовые города,
Все было в кайф, но чужие крылья свистели мимо...

А полет журавлика так же прям,
Как и тысячу лет назад,
Мирозданью плевать - кто в небесный сад,
Кто на нары...
Все равно полет журавлика прям,
Как и тысячу лет назад,
Так улетай, журавушка, улетай -
Сайонара...

А с тобой все будет просто и больно, как укус гремучей змеи:
Проснешься ночью с угрюмым знаньем, что взлет доступен.
Навстречу радугой брызнут звезды и изрежут щеки твои,
Лети, журавушка, - грудь Вселенной туга, как бубен...

И полет журавлика будет прям,
Как и тысячу лет назад,
Мирозданью плевать - кто в небесный сад,
Кто на нары...
Все равно полет журавлика прям,
Как и тысячу лет назад,
Так улетай, журавушка, улетай -
Сайонара...

Но солнечный зверь снова стоит на сходнях,
Рвется в небо флажок, весел и горд.
Ты - моряк, а каждый моряк подводник,
Брось же крестик за борт.

С горки медленное катится лето,
Осень островов пеликаньих
Тихо погружается в сон.
Слышишь каменную поступь рассвета?
А дальше - только небо, и все...

Но ты - кузнец, и ты не сменил привычек,
Тянет гулкую песнь мех под ногой.
Ты - кузнец, а каждый кузнец - язычник,
Так брось же крестик в огонь.

Синий тянется дымок от бушлата,
Валенки коптят потихоньку,
Искорки над полем несет.
Это небушко встречает солдата,
Дальше - только небо, и все...

Вдаль летит твоя фанерная птица,
Замерзают глаза, ночь впереди...
Ты - сапер, тебе нельзя ошибиться,
Сбрось же крестик с груди.

91 г.

Из серых наших стен, из затхлых рубежей 
                                нет выхода, кроме как
Сквозь дырочки от звезд, пробоины от снов, 
                    туда, где на пергаментном листе зари
Пикирующих птиц, серебряных стрижей 
                                 печальная хроника
Записана шутя, летучею строкой, 
                     бегущею строкой, поющей изнутри.


Так где же он есть, затерянный наш град? 
                                 Мы не были вовсе там.
Но только наплевать, что мимо, то - пыль, 
                      а главное - не спать в тот самый миг, когда
Придет пора шагать веселою тропой 
                                 полковника Фосетта,
Нелепый этот вальс росой на башмаках 
                       нести с собой в затерянные города.
 


А пока мы как тени - где-то между
Сном и явью, и строка наша чиста.
Мы живем от надежды до надежды, 
Как солдаты - от привала до креста.
Как расплавленная магма, дышащая небом, 
Рвется из глубин,
Катится по нашим венам 
Вальс Гемоглобин.



Так сколько ж нам лет, так кто из нас кто - 
                                 мы так и не поняли...
Но странный сей аккорд, раскрытый, как ладонь, 
               сквозь дырочки от снов все ж разглядеть смогли -
Так вслушайся в него - возможно, это он 
                                 качался над Японией,
Когда последний смертник запускал мотор 
                над телом скальпированной своей Земли.


Но если ты - дурак, то это навсегда, 
                                 не выдумаешь заново 
Ни детского сна, ни пары гранат,
                      ни солнышка, склоняющегося к воде,
Так где ж ты, серый волк - последняя звезда 
                                 созвездия Иванова?
У черного хребта ни пули, ни креста - 
                      лишь слезы, замерзающие в бороде.



А серый волк зажат в кольце собак, 
Он рвется, клочья шкуры оставляя на снегу,
Кричит: "Держись, царевич, им меня не взять, 
Держись, Ванек! Я отобьюсь и прибегу.
Нас будет ждать драккар на рейде 
И янтарный пирс Валгаллы, светел и неколебим, -
Но только через танец на снегу, 
Багровый Вальс Гемоглобин".



Ты можешь жить вскользь, ты можешь жить влет, 
                                 на касты всех людей деля,
Мол, "этот вот - крут, а этот вот - нет, 
                 а этот, мол - так, ни то и ни се."
Но я увидел вальс в твоих глазах - 
                                 и нет  опаснее свидетеля,
Надежнее свидетеля,  чем я,
                 который видел вальс в глазах твоих и понял все.


Не бойся - я смолчу, останусь навсегда 
                                 Египетским ребусом,
Но только, возвращаясь в сотый раз домой, 
                 засунувши в компостер разовый билет,
Возьми и оглянись - ты видишь? Серый волк 
                                 несется за троллейбусом,
А значит - ты в строю, тебя ведет вальс
                 веселою тропой, как прежде - след в след.



Рвись - не рвись, но он не пустит тебя, 
                                 проси - не проси.
Звездною фрезой  распилена планета 
                                 вдоль по оси.
Нам теперь узнать бы только, 
                                 на какой из двух половин
Будет наша остановка - 
                                 Вальс Гемоглобин.

Держись, машинист!
Брось прощальную улыбку на шпалы.
Только дожить до рассвета,
Только дотянуть до рассвета.
Держись машинист.
И наша сказка возвратится к началу.
Ах, какое грустное небо...
Ах, какое черное небо...
Держись, машинист!

Под белым пером!
Вьется радуга над шатунами.
Только дожить до рассвета,
Только дотянуть до рассвета -
Под белым пером!
Буксы тлеют, но полнеба - за нами!
Ах, какое грустное небо...
Ах, какое черное небо...
Под белым пером!

Держись, машинист!
Ты участвуешь в глобальном процессе.
Только дожить до рассвета,
Только дотянуть до рассвета,
Держись, машинист!
И прости своей нелепой принцессе
Взгляд в такое грустное небо,
Плач в такое черное небо...
Держись, машинист!

Там, под блеклым небом, наверно,
Их следы исчезли давно.
Тяжко спит хмельная таверна,
Лишь Добрыня смотрит в окно.

Закрой же глаза,
Хмурый мой брат, -
Этой круглой луне все равно.
И небо во сне, но птицы не спят.
Эти птицы помнят Трансвааль,
Помнят Трансвааль,
Помнят все и бьются в окно.

В этом месте больше не спится,
Только пепел сыплет с ресниц.
Улетайте, глупые птицы,
Хуже нету места для птиц.

И пусть за тонким абрисом лета
Вас догонит где-то вдали
Ржавый дым горящего вельда,
Горький ветер нашей земли.

Закрой же глаза,
Хмурый мой брат, -
Этой круглой луне все равно.
И небо во сне, но птицы не спят.
Эти птицы помнят Трансвааль,
Помнят Трансвааль,
Помнят все и бьются в окно.

Нынче мир наш весел не больно.
Всяка шваль гужуется всласть.
Смейтесь, гады, будьте довольны -
Ваша миссия удалась.

Но знайте - мчится где-то в пустыне,
Так, что звезды бьются о сталь,
Синий поезд - Сивка Добрынин.
Эх, страна моя - Трансвааль.

Закрой же глаза,
Хмурый мой брат, -
Этой круглой луне все равно.
И небо во сне, но птицы не спят.
Эти птицы помнят Трансвааль,
Помнят Трансвааль,
Помнят все и бьются в окно.

В трюмах голов, как золото инков,
Тлеет мечта, дрожит паутинка.
Прямо - хана, налево - сума, направо - тюрьма,
А здесь - перекрестье. В нем - или-или,
И шхуна уходит из Гуаякиля.
Не удивляйся - именно так и сходят с ума.

Плохо, коли на связи обрыв.
Тускло на дне колодца.
Встать и выползти из норы -
Что еще остается?
Там, у поваленного столба,
Скорчиться неказисто.
И если медь запоет в зубах -
То значит небо зовет связиста.

Вспомни, как было: дуло сквозь рамы
В мерзлую глушь собачьего храма.
Иней с латуни, пепел с руки - казенный листок.
Вспомни, как вдруг искрящимся жалом
По позвоночнику побежала
Самая звонкая, самая звездная из частот.

Дышит в затылок чугунный мир,
Шепчет тебе: "Останься!"
Но ты выходишь, чтоб там - за дверьми -
Ждать своего сеанса.
Чтоб этому миру в глаза швырнув
Пеплом своих пристанищ,
Крикнуть ему: "Я поймал волну!
Теперь хрен ты меня достанешь!"

Бризы Атлантики целовали
Руки, горящие на штурвале.
Под Антуаном - синее море и облака.
Вдаль, над плечом - не встречен, не найден -
В небе летит пылающий Лайтинг,
Краткий сигнал, последний привет на всех языках.

Выпадет шанс - и некто святой
Придет спасать твою душу.
Ты встанешь, схватишь его за грудки
И будешь трясти как грушу,
Ты скажешь: "Мне не надо спасительных слов.
Их своих у меня - как грязи.
Мне не надо ни стен, ни гвоздей, ни холстов,
Слышишь - дай мне канал связи!"

Первые звуки, пробные строки,
Сладкие муки тонкой настройки.
Кокон в пространстве - сам себе волк, товарищ и князь,
Каменный пес, персона "нон грата",
Вечный дежурный у аппарата
Ждет, когда небо вспомнит о нем и выйдет на связь...

Что-то мимо нас, мимо нас, мимо нас... По касательной, по боку...
Ты не прячься, небо, не покидай, или уж отпусти совсем.
Хрупкая снежинка замерзающих глаз, прокуси мое облако.
Ты не сердись на меня. Это я так... Пошутил.

                               Не сердись...  

Крутые дяди говорят: "Твои потуги смешны.
Куда годна твоя дурацкая рать?
Подумай сам - коснется дело настоящей войны -
Они же строя не сумеют держать!"
Ты серый снег смахнешь с лица, ты улыбнешься легко.
Ты скажешь: "Верно. Но имейте ввиду:
Где Ваши штатные герои не покинут окоп -
Мои солдаты не сгибаясь пройдут."

И плюх да скрип, сырое небо бороздя головой,
Его учили улыбаться во сне -
Идет седьмого идиотского полку рядовой -
Твоя надежда в этой странной войне.
А мимо мертвые деревья вдаль плывут, как вода,
По их ветвям струится розовый дождь.
Они молчат, поскольку знают, для чего и куда
Свое оборванное войско ведешь.

И все на счастье, даже небо это рюмкой об пол,
И все довольны, и в штабах ни гу-гу,
Что до последнего солдата идиотский твой полк
Стоял в заслоне и остался в снегу.
И о наградах-орденах ты помышлять не моги:
Всего награды - только знать наперед,
Что по весне споткнется кто-то о твои сапоги
И идиотский твой штандарт подберет.

91 г.

Он держит руками обрывки священных границ,
Стоит, каменея, в потоках стремительной жижи,
И небо над ним опускается ниже и ниже,
И черные тени ложатся у впалых глазниц.

В слепой крови прокушена губа.
Ему б давно сказать, мол - не играю,
Но солнышко не светит самураю
За гранью полосатого столба.

Обрывками приставшая к спине,
Судьба его по краешку прошита
Нервущимися нитками Бушидо,
И этого достаточно вполне.

В ночи Гиперборея не видна,
Стрихнином растворяется в стакане
Печаль твоя, последний могиканин,
Так вырви же решетку из окна.

В тот час, когда полночная звезда
Взойдет на полог млечного алькова,
Налей себе чего-нибудь такого,
Чтоб не остановиться никогда.

Из центра заколдованных трясин,
Где мутная вода под подбородок,
Летучий dream болотного народа
К подножию рассвета донеси.

А потом ты уснешь и, быть может, увидишь еще,
Как медленно солнце встает, разгибая колени,
И Маленький принц покидает свои укрепленья,
Горячим стволом согревая сырое плечо.

Взойдет над миром полная луна,
Прекрасна, но, увы - непостоянна...
Забудьте обещанье, донна Анна,
Не стойте у открытого окна.

93 г.

Он в мире первом смотрел телевизор, 
                             читал Кастанеду, сушил носки,
И пес одиночества рвал его горло 
                             тупыми клыками хмельной  тоски.
А в мире втором мотыльки и звезды 
                             хрустели, как сахар под сапогом, 
И смысла не было, не было - ни в том, ни в другом. 



А в мире третьем он стиснул зубы, 
                             подался в сталкеры мертвых зон,
Сдирал дымящийся полушубок, 
                             пройдя сквозь огненный горизонт,
Ввалившись в прокуренное зимовье, 
                             рычал из спутанной бороды,
Что смысла не было, бля, не было, туды-растуды.

И только Солнце снова будило его, дыша в висок,
Шептало: "Вставай, ведь такова твоя функция
Во всех попутных мирах, где горит мое колесо,
До поры, пока не вытек бензин!"

Потом подчинялся иным законам, 
                             узнавши, как, и узнавши, где,
Становился легким и незнакомым, 
                             трехпалым листиком на воде,
Слетал, планируя на поверхность,
                             и было пофиг, куда снесет,
И смысла не было, не было, не было - и все.



А небо скрипело, кричало: "Где ты?! 
                             Идешь ко дну ли, бредешь ли вброд?"
Неадекватный клинок победы 
                             был злым и кислым, как электрод,
Когда, посвящая Атланта в лорды, 
                             ложился на каменное плечо,
 А смысла не было, не было, не было ни в чем.

И только Солнце снова будило его, дыша в висок,
Шептало: "Вставай, ведь такова твоя функция
Во всех попутных мирах, где горит мое колесо,
До поры, пока не вытек бензин!"

Эй вы, подземные виноделы, 
                             залейте в череп бокал вина,
Эпоха кончилась, просвистела - 
                             кому - хана, кому - мать родна,
Края пергаментной Ойкумены 
                             свернулись в трубочку на огне,
А смысла не было, не было ни в ней, ни извне.



Гадал он: "Да что ж это в самом деле? 
                             Неужто и вправду порвалась нить?
Неужто мои батарейки сели, 
                             неужто нечем их заменить?
Неужто осталось стоять у дороги 
                              и удивляться, как идиот,
Что смысла не было, не было, а поезд идет."

И только Солнце снова будило его, дыша в висок,
Шептало: "Вставай, ведь такова твоя функция
Во всех попутных мирах, где горит мое колесо,
До поры, пока не вытек бензин!"

И я ушел, я заплел следы, как бешеный заяц.
Лишь синяя стрелка могла сказать, что ждет впереди.
Как осенний ветер хлестал меня - я шел, озираясь,
Лишь теплый север видал, как я уходил

В жизнь между страниц.
В белое поле, в алое зернышко -
В жизнь между страниц...

Но ландшафты менялись, и вот уже забрезжило еле
Все то, что вытекло из мозгов за давностью лет.
И небо спускалось на холмы, и гепарды пели
Романс о вечной любви - четвертый куплет...

Жить между страниц,
Рвать диафрагму о стихи и заклятия,
Жить между страниц.

Кто ползет по строчке, чей переплет закроется вскоре,
Кому будет дорога - брести во тьме, по ходу учась,
Как читать целлюлозную листву ночных территорий -
Роман о вечной любви - четвертую часть.

Жить между страниц -
Веришь ли ты, любишь ли ты.
Помнишь ли ты между страниц...

И я, с досады нахреначившись дурного вина,
Валился навзничь на кровать - и - Адью!
А недописанная песня оставалась одна,
Как безымянный часовой на краю.

И, не жалея, не гадая, что же в жизни не так,
Не отклоняясь от пути своего,
Метафизический водила гнал по небу свой трак
И верил в то, что духи слышат его...

Знание своей судьбы
Олуху на кой ляд?
Руки мои слабы,
Зубы мои болят.
Горе летит орлом, счастье - подбитой утицей.
Чокнутый местный бог -
Вечный анфан террибль -
Тычет планету в бок,
Шилом под материк,
Силится выяснить, как она, болезная, крутится...

Его безумные глаза все веселей и страшней,
Его намеренья предельно ясны,
Его надежда лишь на дюжину веселых поршней
Да на хайвэи непопсовой страны.

И снится мне, что злые фразы, горячи и верны,
Выходят сами слитками из огня,
И я - шаман из этой самой непопсовой страны,
И я пою, и духи слышат меня.

Скатится голова
Вниз чугунным ядром,
Скоро вступит в права
Абстинентный синдром,
Сны улетят прочь, вслед прокричу - "До встречи" - им.
Чокнутый местный бог
Щерится: "Аз воздам" -
Памперсы всем, кто плох,
"Вискаса" всем котам,
Всем, кто живой еще - строку на непопсовом наречии.

Над следовой полосой, сшибая шляпы с голов, летит шальная ворона.
Встает похмельный Харон, трясет седой бородой, вершится круговорот.
Харон пугает ворон, потом в отместку за то вороны будят Харона,
Идут круги от весла, и так до самых ворот, до самых райских ворот...

Я - то буду за Стиксом не в первый раз -
Я знаю, что стану там
Железной собакою дальних трасс -
Бездомным грэйхаундом,
А ты - как и здесь - золотая пчела,
Ты навстречу, и мне светлей,
И вот только клочок твоего крыла
На моем лобовом стекле...

Ты прозеваешь момент, во избежанье чего пришла пора устраниться.
И я устрою кордон, огрызком карандаша по контуру обведу
Свою смешную страну, где нет страшнее греха, чем нарушенье границы.
Не заходи за черту, не заходи за черту, не заходи за черту.

Что ты видишь при свете своей луны -
Хмельная попутчица?
Ведь покуда окна твои темны,
Рубильник не включится!
Отложи сожаления до утра,
Да и было б жалеть о ком,
Если я лишь вольфрамовая искра
Над твоим золотым виском...