Поцелуй Кузикова

жизнь длится в течение поцелуя
все прочее
мемуары
(Владимир Мальцев)

Всякая поэзия - это только воспоминания о поцелуях или предчувствие… нет, не поцелуев, а все тех же мемуаров. И только Максим Кузиков превращает каждую строчку своей поэзии в поцелуй.

Все люди стремятся сделать из своей жизни судьбу. Тех, кто особенно преуспел в этом, мы величаем поэтами. Все поэты стараются сделать из своей жизни судьбу и только Кузиков – удовольствие.

2.

Слово «поцелуй» - одно из немногих слов в русском языке (единственное?), которое является одновременно и существительным и глаголом повелительного наклонения. Выражение «поцелуй Кузикова» может означать поцелуй Максима Кузикова и одновременно оно может обозначать требование немедленно поцеловать самого Кузикова.

В этом языковом казусе (1), на который почему-то решился хваленый своею точностью русский язык, кроется главный секрет Кузиковской поэзии. Каждое существительное в ней есть скорее не предмет, а действие. Каждый глагол в ней не просто действие, а еще и застывшая форма. Поэтическая температура кипения настолько велика в стихах Кузикова, что части речи испарились из них. Осталась одна речь.

3.

Большинство его песен о нелегких победах над разнообразными врагами. Или про поражения, которые на самом деле неотличимы от побед.

«…Еще не праздник, наконец-то
Врага разбили под буги-вуги,
Мерзавцев всех искоренили,
Один лишь я удрал с подругой…»

То же самое в повествовании о том, как Максим Кузиков, вооружившись здоровой дрыной, двинул на помощь борющимися с «дикими гадами» Тихе.

«…Погибну, конечно,
И сразу назавтра
Мне памятник ставьте
И водочку пейте,
И день моей гибели
Пусть, блин, будет выходной…».

4.

У Кузикова можно встретить быть может лучшую в русской поэзии «строчку-учебник» - учебник для тех поэтов, которые хотят вскрыть весь потенциал русского языка, которые понимают поэзию прежде всего как собственную работу с «коллективным языком», а не с собственными переживаниями.

«…Купаются в речке без трусов и стыда…».

У Кузикова единственный в русской поэзии случай правильного употребления слова «дно» во множественном числе (2). Наверное, именно он создаст и прецедент первого употребления во множественном числе слово «крыльцо».

Кузиков может петь и так:

«…Из темных-темных переулков
Лунатики различныЕ
Выходят хором на прогулку
Е-Е-Е-Е-Е Е-Е-Е
На семь процентов – математики,
Все остальные – крановщиЦЫ,
Одеты в дорогие фантики
Цы-Цы-Цы-Цы-Цы Цы-Цы-Цы

5.

Я видел, как маленькие дети дают Кузикову советы по поводу его же песен. Типа не заменить ли «лукошко полное медведей иду менять на булочки» на «лукошко полное медведей иду менять я на соседей (3)»? Ведь в поэтическом мире Кузикова все меняется со всем местами.

У большинства поэтов либо получается слишком взрослая поэзия, либо они стремятся к ней. Дети либо не могут, либо не хотят помогать таким поэтам.

Взрослость это умение определять частные случаи общими понятиями. Юность – это способность освобождать частные случаи от общих понятий. Жизнь это не спор поколений (4), а состязание молодости и старости в умениях.

Победит умение Кузикова менять общее и частное местами до тех пор, пока не ощутишь вкус к самой перемене, а не к общим и частным местам.

6.

Слушая записи современных рок-музыкантов, невозможно отделаться от ощущения, что сами музыканты умерли, а слушатель должен быть благодарен современным звукозаписывающим технологиям, которые позволили презентовать их когда-то живое творчество. Кузиков же поет так, что возникает абсолютная уверенность в том, что этот парень не умрет никогда. Потому что творчество Кузикова очень технично, но совершенно не технологично.

Кузиков напоминает зажравшимся постмодернистам, что высший эстетизм это простота и наивность, что сама жизнь может быть только простой и наивной, а вот все, что после жизни – рай, ад или там какое-нибудь очередное «ничто» – все это сложные технологии. Поинтересуйтесь средневековыми представлениями о загробном мире – это апофеоз технологического мышления.

Леонид Андрулайтис, инициатор и мастер записи обоих Кузиковских альбомов («Тыры-пыры и все, все, все» и «Всюду опасности») добился редчайшего для нашего времени (когда нет квартирных концертов и квартирных записей) эффекта, что Кузиков поет рядом с тобою. А девушкам наверняка кажется, что еще и только для них.

Голос Кузикова как варенье. У Кузикова кулинарная манера пения. Как это понимать?

Есть поэты, речепоэзию которых просто слушаешь. Есть поэты, которые позволяют с собой беседовать, даже спорить. Есть и такие, что позволяют говорить вместо себя («заумники» вроде Алексея Крученых, тот же В. Хлебников). Есть поэты, которые позволяют себя только разглядывать, ибо талант их таков, что остается только пялиться на него (Иосиф Бродский конечно же из этих). Но все эти разные типы коммуникации с поэтами и их поэзией происходят всухую, на голодный желудок. Поэзия Кузикова такова, что с ним словно бы разделяешь совместную трапезу. Вы словно вместе едите вкусное и пьете веселящее.

Слушатель сначала завтракает его песнями. Потом обедает, ужинает. Справляет праздник, новоселье, свадьбу, поминки (черт с ними) или просто дружескую попойку.

7.

Модный французский философ Жиль Делез в книжке «Логика смысла» рассуждал о разных типах философствования, то бишь деятельности разума, направленной на нахождение бестелесных, метафизических сущностей.

Есть, мол, платоновский тип философа: «…путник, оставивший пещеру и восходящий ввысь. И чем выше подъем, тем полнее очищение» (5). Там, наверху идеи и всякая духовность.

Есть досократический (равно как и ницшеанский) философ: «Философ-досократик не выходит из пещеры; напротив, он полагает, что мы не вполне углубились в нее, недостаточно поглощены ею» (6). Он не парит над землей, а углубляется в ее недра.

А ведь все это имеет отношение и к поэзии. Разве поэты не делятся на тех, кого тянет ввысь, и тех, кого тянет вглубь? А «вершины» и «глубины» разве не являются самыми надоевшими метафорами поэзии как таковой?

Делез указывает на совершенно особый, третий путь – на способность мыслить тот факт, что «…нет ни глубины, ни высоты, что… бестелесное пребывает не в вышине, а на поверхности и что оно – не верховная причина, а лишь поверхностный эффект, не Сущность, а событие (7)».

Не знаю как там с философией, но написанное модным французом словно про творчество Кузикова написано. Поэзия Кузикова – это поэзия поверхности, потому она так тяжело принимается теми людьми, которые привыкли судить о поэзии в категориях высоты и глубины. Поэзию Кузикова не надо разгадывать (искать, что там под ней, под поэзией скрыто), от нее не надо отталкиваться, чтобы воспарять к возвышенным переживаниям. По ней следует путешествовать как по пересеченной местности.

«…На растрепанной ранетке
Спят четыре воробья,
Ты посмотри скорей под кепку -
Там под кепкой стою я...»

Поэзия Кузикова это поэзия событий, а не сущностей. Эффектов, а не планирования. Желаний, а не мыслей. Действий, а не их результатов. Удовольствия, а не смысла.

8.

Мы снисходительны к талантам, живущим среди нас. Мы хвалим их за новые песни, мы порою хвастаемся тем, что знакомы с ними, что выпивали с ними. Мы даже иногда берем у них автографы. Но эти живые таланты для нас не более, чем игрушечный, ненастоящий мир. Эдакая имитация высших сфер полноценного творчества.

Ибо вернувшись домой, кто-то включает запись «Radiohead», кто-то БГ, кто-то еще чего-нибудь, закрывает глаза, слушает и уверен, что «мир настоящих талантов» где-то далеко, где-то там, откуда доносятся голоса и звуки, звучащие в колонках.

А ведь среди нас ходит настоящий и живой Кузиков, который ничем (подчеркну – ничем) не хуже, а во многом гораздо лучше всего того, что по нелепой привычке мы считаем таким и настоящим и правильным. И как помочь самим себе перенастроить резкость - разглядеть сей совершенно незамысловатый факт? Тот, что на поверхности, а не в глубинах и высотах.

Хотя быть может торопиться и не стоит – ведь все настоящее так терпеливо.

(1)
Вспоминается еще один яркий пример существительного-деепричастия. Только в Сибири можно обнаружить единственные в мире закусочные, которые названы (пусть неправильным) деепричастием – «Позная». Тут, впрочем, части речи взаимозаменяются благодаря ударению, у Кузикова – благодаря талантливой изобретательности.

(2)
«…Не залезет враг в окно -
Все враги легли на дно,
Все лежат на дне реки,
Донья речек глубоки…».

(3)
Раз уж песня начинается со слов «Когда закончатся соседи…»

(4)
И вообще «поколение» - это от слова «околеть».

(5)
Делез Ж. Логика смысла. – 1995., М.- С.158.

(6)
Там же. – С. 159.

(7)
Там же. – С. 161.